ПОСВЯЩАЕТСЯ 310-ЛЕТИЮ РОССИЙСКОГО ФЛОТА
АЗОВСКОЕ ЗОЛОТО
Мир на юге России был понятием зыбким и временным, война — постоянным; Крымское ханство, подпираемое поставленными в устьях Дона и Днепра турецкими крепостями, сидело в теле Причерноморья подобно занозе. Что ни лето, конные орды чинили в южнорусских степях «разбойный промысл»: убивали, жгли, волокли в полон, а золото, которым государи московские щедро платили за возвращение подданных, от века стало для крымчаков твердой статьей дохода... Громадные пространства безлюдели. Тучные черноземы, способные дать России небывалый хлебный достаток, лежали нетронутыми. Благодатнейший край, самою природою предназначенный для мирного землепашества, являл тогда собою бессмысленную «ничейную землю», раскинувшуюся на сотни верст «печальную степь, где виднелись только засеки, остроги и сторожевые станицы...».
Такое положение терпимо быть не могло. Возвращение Руси Причерноморья все более вырастало в национальную задачу, и первым из московских государей, который взялся решить ее во всей полноте, был молодой царь Петр Алексеевич. Отлично сознавая, что «сидением» в укрепленных городах и редкими казачьими набегами желаемого достичь невозможно, Петр нацелил удар на важнейший стратегический пункт неприятеля — крепость Азов. Зимой 1695 года с царева крыльца московскому ратному люду объявлена «служба на Крым», а 30 апреля, провожаемая «многою пальбой» и колокольным звоном, армия выступила в поход.
«Под Кожуховом шутили,— писал тогда Петр архангельскому воеводе Ф. Апраксину,— теперь под Азов играть едем!..»
Увы! Хотя мужество донцев и царевых «потешных» при осаде крепости было превыше всяческих похвал, «игра» не заладилась. Оба штурма, стоившие русскому войску тяжелейших потерь, успеха не принесли. Дальнейшее «сидение» теряло смысл, и в конце сентября совет генералов постановил: кампанию считать оконченной, осаду с Азова снять, армию возвратить в Отечество...
Путь отступления был страшен. Заметенная снегами, люто просвистанная морозными ветрами степь не давала ни приюта людям, ни корма лошадям. «Я не мог,— писал очевидец,— без слез содрогания видеть множество трупов, разбросанных на пространстве 800 верст и пожираемых волками...»
Сразу же по возвращении в Москву (в конце ноября 1695 года) Петр созвал консилию господ генералов:
— Превосходя неприятеля числом, оказались мы биты со срамом... Почему?
Судили-рядили долго, сошлись в одном: Азову бы непременно пасть, ежели б корабли турецкие не подвозили регулярно припасы, порох и пополнение людьми.
— Море для турок суть артерия живоносная, кою с берега пресечь невозможно... Флот надобен!
Так было сказано слово. За ним, поражая невиданными доселе размахом и смелостью, последовало дело.
27 ноября вновь с крыльца была объявлена «служба в Азов», и в те же дни консилия постановила: «Морскому воинскому каравану (первому в истории России морскому боевому соединению.— Авт.) быть!»
По сути, Петр замыслил небываемое. В течение всего лишь одной зимы страна сугубо сухопутная должна была превратиться в державу морскую. За три-четыре месяца предстояло возвести верфи, выстроить на них десятки боевых кораблей, вооружить их, оснастить, укомплектовать экипажами... А к началу лета будущего, 1696 года новостроенному флоту надлежало пройти все 1000-верстное течение Дона, выйти в море, блокировать Азов, дать неприятелю бой и... одержать победу!
Но мало того. Сложность и многотрудность предприятия усугублялись еще и тем, что Петр и его сподвижники начинали буквально с пустого места. Не было ни опыта, ни подготовленных кадров... Ничего! «Но взамен того,— писал историк С. Елагин,— была могучая воля, превозмогавшая все, что препятствовало величию и славе России!..»
Пока в Европе злословили по поводу безудержных русских фантазий и препятствовали выезду в Россию корабельных мастеров, Петр действовал. Уже в декабре 1695 года по делу заготовки леса на берега реки Воронеж покатил царев ближний стольник Григорий Титов, а еще раньше во двор пиловальной мельницы подмосковного села Преображенское въехала странная кавалькада, за которой следовал легкий ямщицкий возок...
— Немец! — указывали пальцами ребятишки.— Немца привезли!..
Действительно, в возке сидел мужчина вида нерусского — лицо багрово-красное, шляпа треугольная, в зубах дымящая трубка, на коленях ларец ореховый...
— А в ларце-то что?
К удивлению всех, в ларце, прикрытом рогожкой, оказалась... игрушка: мастерски сработанная модель стройного многовесельного судна.
Так — отдельными конструкциями, на дровнях — добралась до Москвы заказанная в Голландии боевая галера, долженствующая стать образцом для будущего серийного производства. С галерою прибыл и бас — корабельный мастер, а с ним образцовая галейка — точная модель, заменяющая собою сборочные чертежи. Консилия подсчитала:
— Таких галей нам потребно десятка два... Даже более того! Для строения же каждой надобен отдельный бас, дабы надзор чинить и доброе руководство...
Плотников искусных на Руси всегда хватало, но тех, которые понимали бы в деле галерном... Увы, таких пока не воспитали. С Вологды срочно был затребован Осип Щека, мастер «дела стругового», с Нижнего прибыл Яков Иванов «со товарищи 8 человек». Оглядев диковину заморскую, мастера почесали в затылках:
— Мудрено! С нашими лодьями сходства мало, смекать надобно...
Смекать, однако ж, было некогда, и Петр нашел выход:
— Известно, что в Архангельске многие суда купеческие льдами задержаны... Мореходы же, безделие свое развлекая, время зимнее втуне проводят... И скорби сие достойно, потому на Москве пользу немалую могли б учинить!
Апраксину, воеводе Двинскому, полетела казенная депеша. Сломав печати, Федор Матвеевич бумагу прочел и немедля распорядился:
— Готовьте саней поболе да кликните солдатушек наших!..
Голландских басов и «тиммерманов» собирали ведомо где — по кабакам. Апраксин, экзекуцию сию наблюдая, солдат сдерживал:
— Силу зазря не применять! И ежели сам нейдет, на руках неси!..
Застигнутые врасплох и не ведая пока судьбы своей, корабелы заморские плакали горючими слезами, воевода ж их утешал:
— Сие воля государева!.. Корм и за труды плата будут вам изрядные, по весне же все целехоньки назад воротитесь...
Минуло Рождество, Россия вступила в год 1696-й, исторический! Петру доложили:
— Мастеров теперь довольно. Почали, с Божьей помощью, брус и кницы пилить!
Широко распространено мнение, что будто бы первые корабли нашего военно-морского флота строились на воронежских верфях. И действительно, с начала 1696 года в городах Воронеже, Козлове, Добром и Сокольске трудилось «у стругового дела» до 26 тысяч работных людей, однако львиная доля их усилий пошла на строительство не «воинского», но «плавного» каравана, то есть флотилии сугубо транспортной. А если же говорить о чисто военных судах, то подавляющее их большинство (23 галеры и 4 брандера) были на Воронеже лишь собраны из доставленных по сухопутью блоков, изготовлявшихся на верфи «государева» села Преображенское. Так что хотя Воронеж по праву считается колыбелью русского военного флота, все же надо помнить, что первые килевые брусы первых наших боевых кораблей были заложены не там, а на берегах тихой московской речки Яузы!
Всю зиму Преображенская пиловальная мельница звенела беспрерывно. Дуб и сосну для галерного строения валили поблизости, в подмосковных же лесах, и мастера-голландцы, видя промерзлую древесину, приходили в ужас. Посольский дьяк, приставленный к верфи, переводил их восклицания:
— Эдак нельзя! Ибо дерево, кое в корабельное строение назначено, прежде надобно сушить и выберегать!..
Увы! Штатное «бережение» корабельного леса длится годами, в распоряжении же Петра были считаные месяцы. Галерные «члены» крепили на специальных санях, и под суровое государево напутствие лошадки трогали...
Здесь бы, кажется, самое место живописать извечное наше российское бездорожье. Но... московско-воронежский тракт был хорош: ровен, тщательно ухожен — через каждую версту стояли врытые красные столбы. Но более всего заморских путешественников поражало то, что «в России ночью ездят, как днем»! А дабы не сбиться с пути в метель или во мраке, вдоль дороги было высажено «более 200 тысяч деревьев, до 20 на каждой версте...».
Вслед за будущими галерами шли пешим ходом их экипажи, составлявшие все вместе 28 рот особого полка — «Морского регимента». Должности младших флагманов исполняли полковники Лима и де Лозьер. А самый высокий флотский чин — адмирала! — царь жаловал своему другу Францу Лефорту, который, как рассказывали, славился «веселостию нрава», но по морям никогда не плавал, во флотских делах разбирался слабо.
— Это ничего! — шутил Петр.— Зато парик у него, как у Лудовика французского, башмаки на каблуках алых, а кафтан золотом шит!..
Работами на стапелях руководили все те же голландские басы; с их же почина впервые зазвучали тогда диковинные слова — «мачта», «стеньга», «рея», «бушприт»... Русские мастера, в большинстве мужики вологодские, мудреную сию терминологию принять не пожелали. Назло голландцам они по-прежнему вместо «мачта» говорили «щогла», вместо «стеньга» — «наставочная щогла», вместо «бушприт» — «кляпое дерево», вместо «рея» — «райна»... Сами же галеры в ту пору называли по-всякому, но чаще почему-то каторгами. Вряд ли петровские корабелы подозревали тогда, насколько прочно войдет это слово в наш обиход!
В конце февраля галерные блоки были заготовлены, царь отбыл в Воронеж.
Весна 1696 года пришла рано. В середине марта внезапно потеплело, хлынули дожди, лед на реке тронулся, но затем вдруг ударяли холода.
Тем не менее «дело каторжное» продвигалось, и не только «без мешкоты», но даже и «с поспешением»! Уже 3 апреля на воду сошла галера «Принципиум», что в переводе с латыни так и значило — «Первая». В последующие две недели (наверстывая время, работали даже в пасхальные праздники!) все прочие галеры тоже были спущены, причем последняя, предназначенная для Лефорта, была с воздвигнутыми на палубе двухэтажными светлицами, с баней, с обширными «чердаками» для слуг и с хорами, дабы флотоводец мог услаждать себя пением и музыкою...
23 апреля под гром орудийного салюта выступила наконец армада «плавного каравана»... Зрелище было впечатляющее! Сплошь покрывая собою реку, вниз по течению шли бесчисленные струги — с полками стрелецкими, солдатскими, драгунскими, рейтарскими, с московскими дворянами-всадниками, с генералами, с их канцеляриями, с пушками, с аптеками, с кухнями, с походными церквами... с лошадьми, наконец! Общим числом до 75 тысяч пеших и конных, и начальствовал над сим войском воевода-генералиссимус А. Шеин.
«Авангардия» Морского воинского каравана (8 галер, изготовленных к походу раньше прочих) выступила 3 мая. Возглавил ее капитан галеры «Принципиум» Петр Алексеев, он же царь Петр Алексеевич. Лефорт запаздывал. Подобного плавания история флотов пока не знала! Выйдя с верфи со многими недоделками, авангардия довооружалась и достраивалась уже на ходу. На некоторых галерах малиново светили кузнечные горны, на некоторых дошивали борт и тянули такелаж, а причисленные к отряду плоскодонные струги везли за ними лес и железо, конопать и смолу, бухты канатов и парусину... Ночами же капитан Петр Алексеев сочинял «Указ по галерам», почитаемый ныне за прообраз «Устава морского».
...Под Азовом пока не происходило ничего особенного. До подхода генералиссимуса с его войском наблюдение за крепостью было поручено казакам атамана Флора Миняева. Разминая «мышцу бранную», донцы-молодцы шутя посекли в степи татарскую сотню, затем взор их обратился к путанице донских устьев.
— А што,— в задумчивости почесал бороду станичный атаман Леонтий Поздеев.— Покуда его государское величество Доном идет, очень бы даже полезно турку с меря пошшупать...
Известное дело, казаку стихия водная столь же привычна, как и родимая степь. У Поздеева же таких молодцов было 250, а к ним 20 лодок. На рассвете 16 мая донцы во главе с атаманом выгребли в залив и, завидя на рейде крепости два корабля, в азарте боевом налегли на весла... Дело вышло жаркое! «Казаки,— писал историк,— обступили корабли лодками и кинулись на абордаж; но так как борты их были очень высоки, то, бросая в турок гранаты, стреляя из ружей, старались прорубить суда топорами, чтобы ворваться внутрь...»
Увы! С тем же успехом можно было бы стараться прорубить избу-пятистенку... В сильнейшей досаде казаки ретировались.
— Ахти мне! — горевал их атаман.— Эка стыдобушка!..
...15 мая, нагнав голову «плавного хода», Петровы галеры пришли в Черкасск, обнесенную рвом и частоколами столицу войска Донского. 17-го сюда же возвратился несчастный Поздеев и, пав государю в ноги, повинился за «дурость»...
— А велики ли потери твои? — перебил его Петр.
— Четверо раненых... Один давеча помер!
Царь задумался. В авангардии восемь галер, а если посчитать и захваченную турецкую, зимовавшую в Черкасске, то девять... У турок же на взморье всего лишь два корабля... Призвав на совет искушенного в битвах седовласого шотландца Гордона, Петр изложил ему свой замысел:
— Нынче же спустимся к Новосергиевску... Гирла пройдем ночью. К утру прогребемся в залив... И дай нам Бог удачи!
...Вечером 19 мая 40 казачьих лодок под начальством войскового атамана Миняева бесшумно скользнули в тесноту донских устьев. За ними с опаскою, прощупывая глубины, тяжело вползли боевые галеры...
— Надобно ветра южного дождаться,— посоветовали царю казаки.— Тогда гирла водою морскою наполнятся... Всегда здесь так!
Но возможно ли было томиться в ожидании, когда за камышами — вот она, рукой подать! — отчетливо маячила первая морская победа?
— Флор! — позвал Петр атамана.— Подгреби-ка к борту... С тобою пойду!
Петр пересел с своей галеры в казачью лодку и вышел в море. Но там стояли не два, а тринадцать больших турецких кораблей... Атаковать столь сильный флот утлыми челнами было бы безрассудною дерзостию...
— Долго мы собирались! — озлился царь.— Таковы привычки наши московские: без мешкоты не можем!
Однако донцы численностью неприятеля не смутились. Атаман попробовал даже намекнуть государю, что, памятуя прошлую неудачу, его молодцы запаслись на сей раз абордажными крюками, но царь в ответ лишь накричал на него:
— Ты что? С вашими-то крюками да супротив эдакого флота?.. Очкнись!
И вместо желанного лихого дела казакам велено было затаиться в камышах и нести службу наблюдательную. Сам же Петр — он, по словам Гордона, «был очень скучен и огорчен» — оглядел напоследок рейд и, еще раз напомнив казакам, чтоб те «не дуровали», возвратился с галерами в Новосергиевск...
А день, которому суждено было войти в историю, только начинался! Мелководье препятствовало большим кораблям подойти непосредственно к берегу, и турки деятельно переваливали груз на специальные плоскодонные суда — тунбасы...
«Станишные», наблюдая за их работой, крепились, но к вечеру терпеливость иссякла.
— Флор Никитич! — обратились они к атаману.— Комары здесь лютые, совсем уже зажрали... Помахаться бы!
Речи те Миняева поколебали, но вспомнилось, однако ж, и суровое царево слово... Между тем окончательно смерклось и турки перегрузку закончили. Волоча за собою блики желтых огней, вереница тунбасов потянулась на мелководье... Вот оно! Переполняемый сильнейшими чувствами, Флор Миняев поднялся в рост:
— Эх!.. И Богу я грешен, и царю виноват... Ударим!
Атака была стремительна, как удар меча! Челны вылетели на середину рейда, казаки с ходу порубили шедших в охранении каравана янычар, и вскоре, разгоняя ночную черноту, жарко запылали драгоценные для крепости тунбасы — первый, второй, третий, четвертый... девятый! Турок охватила паника. Большие корабли, рубя якорные канаты, спешно вступали под паруса, но спастись удалось не всем — один из них успели поджечь казаки, другой запалили ошалевшие турки...
Победа была полная! Казаки возвратились в Новосергиевск и, вытолкав на берег все еще дрожащих от ужаса пленных янычар, возложили к ногам царя добытые в бою трофеи: 300 бомб (очень больших, «пудов по пяти»), 500 копий, 600 сабель, 5 тысяч гранат, 85 бочек пороху, 400 ружей, 800 аршин сукна и «много всякой рухляди, муки, пшена, уксусу, масла и тому подобного...».
26 мая снова гремел салют, но уже по другому поводу — Лефорт и его галеры присоединились к авангардии, увеличив русскую морскую силу почти вдвое. В это же время задул наконец южный ветер, «прибылая вода» наполнила гирла.
Час настал! Эпопея, стоившая России колоссальных трудов и втянувшая многие тысячи вольных и подневольных участников, завершилась. 27 мая 1696 года первое в истории боевое соединение русского флота вышло в море. «Вельми неласковы» были в тот день стихии! Ветер окреп до силы шторма, вода поднялась, и вставшие близ устьев сухопутные войска вынуждены были спасаться на лодках... «Мы,— писал Гордон,— провели эту ночь в великом ужасе».
Флот, однако ж, выдержал испытание блестяще. Ни течей, ни сколь-нибудь серьезных поломок на судах каравана не было. Все галеры положили якоря точно в назначенных по диспозиции местах, и после подхода младших флагманов с их судами кольцо блокады вокруг Азова замкнулось окончательно.
Петр упредил неприятеля на целых два дня!
Утром 14 июня солнце высветило на горизонте многочисленные паруса.
— Военный флот! — определили наблюдатели.— Шесть кораблей больших и семнадцать галер... И еще какая-то мелочь... Видимо-невидимо!
На мачте русского флагмана взвился красный флаг, и раскатисто грохнула пушка, оповестившие «вижу неприятеля». Дьяк Никита Зотов, исполнявший на походе службу всякого рода «розыска», вывел из «анбара» пленных, и те, щурясь от яркого света, тут же признали:
— Пришел великий адмирал Турночи-паша Анатолийский!..
— Ну что ж,— согласился Петр.— Пора потягаться и с великими...
Турки положили якоря. В напряженном ожидании минули сутки. Минули другие... Прошла неделя! К исходу четырнадцатого дня Турночи-паша решился-таки — его галеры, согласно взблескивая длинными веслами, погребли к берегу...
По русской линии раскатился тревожный грохот барабанов. Заполоскались боевые флаги. Секунду спустя по воде донесся пронзительный скрип — это, поворачивая шпили, русские матросы выбирали якоря...
Турки насторожились. И вот их галеры, столь же красиво вздымая весла, полетели назад. А к полудню того же дня море перед Азовом было уже совершенно пусто — храбрый Турночи-паша, справедливо сочтя дальнейшее стояние бессмысленным, удалился восвояси...
Так — без единого выстрела! — главнейшая тактическая задача создававшегося флота была решена.
К сожалению, дела сухопутные оказались не столь хороши.
Господа генералы (в немалой своей части иностранцы — Гордон, Ригеман и тот же Лефорт), помня щедрые кровопролития прошлого года, со штурмом не торопились и взирали на грозную твердыню с опаскою.
Время же шло! И царь, всерьез обеспокоенный этой проволочкой, созвал совет.
— Алексей Семеныч! — обратился он к воеводе Шеину.— Ты воин опытный, поседел на полях бранных... Подскажи что-нибудь!
Воевода надолго задумался...
— Надо бы гору земляную соорудить! — вымолвил наконец он.— Высотою с ихний вал... А с нее и штурмовать!
Этот уникальный по трудоемкости способ осады понравился всем, а в особенности шотландцу Гордону. С жаром ухватив идею, он, как писал историк Н. Устрялов, «развил ее в обширнейших размерах и составил проект такого валу, который превышал бы крепостные стены...».
Работы закипели! С каждой ночью рукотворная гора становилась все выше, но казакам, однако, труды земляные вскоре прискучили... Первыми возроптали запорожцы, за ними донцы. Всерьез обеспокоенный, войсковой атаман Флор Миняев собрал совет. И тот в полном единодушии постановил: с работами нудными немедля же покончить, а для того... взять Азов!
Атака была вихрю подобна. Казаки легко взбежали на вал, уверенно посекли янычарские заслоны, лавою стекли в город и, гоня пред собою потрясенного неприятеля, подступили к цитадельному замку...
Турок оказался вовсе не так силен, как о нем думалось. И прежде всего потому, что флот, затянув удавку блокады на полтора месяца, раз и навсегда пресек «артерию живоносную»... К моменту казачьего приступа гарнизон испытывал острейшую нужду во всем, и более всего... в мушкетных пулях! Дело дошло до того, что турки рубили начетверо тяжелую золотую монету-ефимок, обкатывали кое-как и заряжали... Казаки падали, поражаемые золотом! Одну «пульку» принесли царю:
— Во, государь!.. Турки, должно, с ума съехали — деньгами кидаются!
Диковинная пуля сказала царю больше, чем самые подробные донесения. Подбросив ее на ладони, Петр улыбнулся:
— Вот она, тихая да невидная служба флота нашего... Золотая служба!
18 июля 1696 года гарнизон Азова сложил оружие.
Но это было еще не начало русского флота — только пролог!
А начало его принято числить с исторического дня 20 октября 1696 года, когда собравшаяся на Москве Боярская дума постановила: «Морским судам быть!»
Но это уже другая история.
