В дипломатических кругах об этой истории старались не вспоминать и делали вид, что ничего особенного не случилось — так взрослые делают вид, что не заметили детской бестактности. В офицерских же кают-компаниях, напротив, о «Фиумском деле» вспоминали часто и с удовольствием, а в низах матросских кубриков, бывало, какой-нибудь украшенный шевронами старослужащий начинал свою повесть о тех событиях такими примерно словами:
— Случилось это в году девятьсот десятом. Наш Николай решил тогда послать к ихнему Николаю дядю свово, Николай Николаича, который тому Николаю вроде как сродственник... А нашим отрядом командовал тогда контр-адмирал Маньковский — тоже, кстати сказать, Николай...
— Постой-постой! — перебивали его.— Там у тебя Николай, тут Николай, опять Николай... Ничего не понять!
Ветеран сердился:
— Голова ты еловая! Чего ж тут непонятного? Наш Николай — это наш Государь Император, ихний — это король Черногорский, а Великого князя Николая Николаевича кто ж не знает? Очень даже все понятно!
Действительно, чего тут было не понять?
Летом 1910 года черногорский князь Николай из рода Негошей по случаю полувека своего княжения решил провозгласить Черногорию королевством, а себя — ее королем. Умный правитель, тонкий дипломат, отважный воин, а между делом еще и поэт, Николай сумел за 50 лет увеличить черногорские территории почти вдвое, «прорубил окно» к Адриатическому морю (чем исполнил давнюю мечту всех сербов), устроил хорошие дороги, наладил телеграфную связь и (политики ради!) породнился с несколькими царствующими домами: свою дочь Анастасию (Стану) он выдал за русского Великого князя Николая Николаевича, Милицу — за Петра Николаевича, Елену — за итальянского короля Виктора-Эммануила, Зорку — за сербского короля Петра и, наконец, Анну — за герцога Баттенбергского, чем записал себе в сородичи королеву Викторию... Коронационные торжества начались 15 августа, и в тот же день русские газеты напечатали сообщение: «Государь Император Высочайше соизволил пожаловать... короля Черногорского Николая I генерал-фельдмаршалом Российской Императорской армии».
Доставить и вручить королю фельдмаршальский жезл Государь поручил Великому князю Николаю Николаевичу. 16-го числа Великий князь и его супруга (сопровождаемые небольшой свитой) расположились в салон-вагоне специального поезда, маршрут которого намечен был через Вену в австро-венгерский порт Фиуме; там августейшую чету должен был встретить и доставить уже в саму Черногорию (порт Антивари) специальный отряд русских военных кораблей, совершавший учебное плавание. В просторечии этот отряд именовался гардемаринским, а командовал им контр-адмирал Николай Степанович Маньковский.
Телеграмма с известием о предстоящей миссии настигла его в порту Алжир, где морякам пришлось три дня выдерживать утомительное гостеприимство мэра и столь же утомительную жару... Начальник отряда собрал командиров кораблей и сказал:
— Господа! Времени на переход у нас в обрез, и не приведи Господи нам опоздать! Поэтому придется выжимать из машин все возможное... а может, и больше. Но надеюсь, обойдется без неприятностей... Съемка с якоря в три пополудни.
Без неприятностей все же не обошлось. На переходе старый броненосец «Слава» настолько перенапряг механизмы, что вынужден был идти ремонтироваться в Тулон. Под началом Маньковского теперь остались только три корабля: порт-артурский ветеран линкор «Цесаревич» (флагман), новейший крейсер «Рюрик» и не слишком новый «Богатырь»... Тяжко вздохнув, адмирал посетовал:
— Разномастная у нас компания... Ну да ладно! Ведь не на войну же мы с вами собрались.
Да. Собрались они, разумеется, не на войну...
Великий князь не успел еще покинуть Петербурга, когда стремительный марш отряда был завершен. Перед форштевнями кораблей открылась обширная бухта, в глубине которой над синью спокойных вод разбросал свои домики белый город... «Цесаревич» и прочие сбавили ход, якоря изготовлены к отдаче. Трюмный механик Федоров, исходивший, кажется, все на свете моря и много чего повидавший, рассказывал гардемаринам:
— Первое поселение возникло тут еще до Рождества Христова. Римляне называли его по-теперешнему, Фиуме, что в переводе с латыни значит «река», но римлян отсюда больше тысячи лет назад вытеснили воинственные хорваты... Сообщаю также, что именно здесь известный космополит Уайтхед наладил производство самодвижущихся мин (торпед), и теперь они поступают отсюда чуть ли не на все флоты, в том числе и на русский... А вот это,— Федоров указал рукой,— знаменитая здешняя крепость. И нам сейчас предстоит обменяться с нею морским приветствием.
Пушки «Цесаревича» с четким интервалом дали 21 холостой выстрел — салют нации. В ответ орудия крепости должны были салютовать русскому флагу, но... ничего не последовало. Крепость отвечать не пожелала. По всем понятиям флотских традиций это было вопиющей грубостью, и люди на мостике флагмана дружно вознегодовали:
— Господа! Но ведь это же возмутительно!..
— Да... Форменное безобразие!
— Какое там безобразие... Хамство — вот нужное слово!..
Маньковский же, казалось, остался к происшедшему совершенно равнодушен. Он как ни в чем не бывало спустился к себе в салон и передал через вестового, чтобы «пару часиков» его не тревожили:
— Пусть уж там без меня послужат... А я прилягу.
Но «пары часиков» не получилось. Ибо существенно раньше с мачтовой площадки раздался выкрик матроса-наблюдателя:
— Военные корабли! Втягиваются в бухту!..
Вахтенный штурман легко распознал их по силуэтам:
— Австрияки. Броненосцы. Головным «Эрцгерцог Фердинанд», за ним «Фридрих», за ним «Карл»... И замыкающим — «Габсбург».
На стеньге головного развевался большой флаг, совершенно ясно возвещающий, что эскадру ведет не кто-нибудь, а сам австро-венгерский морской министр (и по совместительству командующий всеми морскими силами) его светлость князь Монтеккули.
— Ого! — с восхищением воскликнул один из гардемарин.— Это ж надо кто к нам пожаловал!
— Это не он к нам,— поправил его товарищ.— Это мы к нему пожаловали... А он у себя дома.
Третий из них — юноша ума скептического — сказал:
— Не знаю, кто и к кому... Но чувствую, добра из этого не выйдет...
Австрийский министерский флаг требовал первого поклона, и потому «Цесаревич» (верный букве морских традиций) вновь опоясался дымом выстрелов... Дело теперь за ответом. Выбивая из орудий пустые стаканы, комендоры мрачно предсказывали:
— Ответит он... как же! Жди-дожидайся...
Действительно. Его светлость князь Монтеккули русского салюта будто не заметил и дать ответ не счел нужным... Среди офицеров на мостике поднялся уже настоящий ропот:
— Господа! Ведь нам же просто плюют в морду... С этим надо что-то делать!
Маньковский, облаченный в парадный мундир (сабля, треуголка, эполеты, перчатки), дал команду:
— Мой катер — под правый трап!
Командир «Цесаревича» каперанг Любимов 1-й негромко спросил его:
— Николай Степаныч... Зачем вы к нему? Может, не надо?..
— Надо. В глаза его бесстыжие хочу посмотреть.
Но зато князь Монтеккули не захотел посмотреть в глаза русскому адмиралу. Едва лишь катер подвалил к правому (почетному) трапу «Фердинанда», путь Маньковскому преградил бравый капитан-лейтенант с усиками по венской моде:
— Сожалею, господин адмирал. У его светлости сейчас гости, так что князь не может вас принять. Извините. Адью.
Ложь была слишком очевидна. Возвратившись на «Цесаревич», Маньковский пригласил к себе одного из своих флаг-офицеров и сказал ему:
— Борис Борисыч. Когда Монтеккули подвалит к нашему борту, сделайте милость — не пускайте его даже на трап. Объясните, что я очень занят. Ну, к примеру... чай пью. Поняли?
— Понял... Но почему вы думаете...
— Я не думаю. Я точно знаю. Заявится! В течение получаса.
Тут адмирал ошибся. Монтеккули заявился ровно через десять минут, а еще через минуту был повернут обратно — в соответствии с адмиральской инструкцией... А между тем солнце село. Южный вечер быстро переходил в южную ночь. Адмирал снова вызвал того же флаг-офицера:
— Боренька. Вы сейчас отправитесь на «Фердинанд» и скажете князю примерно следующее. В течение суток русский флаг был оскорблен дважды: сначала крепостью, затем эскадрой. Надеюсь, это недоразумение. Но смею все же напомнить его светлости про неоплаченный долг — два ответных салюта... В остальном же мы лучшие друзья.
Флаг-офицер быстро съездил и привез ответ:
— Князь ответил, что салютовать будет только крепость. Потому как эскадра в четыре часа утра выходит в море.
Маньковский засмеялся:
— Фу, как несолидно. Напакостил и бежать... А еще князь!
Моряки знают, что салюты отдаются не кораблю (или эскадре), но флагу. Подъем флага в 8 утра, спуск — с заходом солнца. Следовательно, в 4 пополуночи какие ж могут быть салюты? Флагов-то нет!
— Борис Борисыч,— сказал адмирал.— Сообщите, пожалуйста, князю, что раньше 8 часов он отсюда никуда не уйдет — я его просто не выпущу. Мне нужен от него салют, и я его получу.
Сообщение князю доставили.
После полуночи русские корабли заняли позиции в устье Фиумской бухты. По силам они уступали противнику (назовем его так) более чем вдвое. До сведения Монтеккули было доведено: первое же движение любого из его кораблей считается сигналом к открытию огня, причем целью для всех русских пушек будет австрийский флагман...
Около трех на «Цесаревиче» сыграли «Большой сбор», и Маньковский сказал экипажу такие слова:
— Господа офицеры! Гардемарины! Матросы! В этот час почитаю возможным напомнить вам о символике нашего флага. Белый цвет означает благородство. Голубой — честь воинскую. А косой Андреевский крест говорит нам о верности — «даже до смерти»... Братцы! Товарищи мои! Нам выпало счастье служить под самым прекрасным на свете флагом. Так будьте достойны его! Не слабейте духом и силою врага не смущайтесь. Ибо давно было сказано — не в силе Бог, но в правде!
Ответом адмиралу было громовое «ура!». И вслед за тем корабельные горны пропели старинный, торжественно-суровый мотив боевой тревоги:
Наступил нынче час,
Когда каждый из нас
Должен честно исполнить свой долг.
Долг.
До-о-олг...
Ровно в 4 утра трубы австрийских кораблей густо задымили. Там явно готовились к съемке с якоря... По всем постам русских кораблей прошла команда: «Внимание!» Что же будет дальше?
Русские дальномеры давно уже захватили цель и цепко держат ее. В башнях уже давно зарядили орудия. Люди давно на местах. Десятки наблюдателей бдительно вглядываются: решится ли Монтеккули совершить первое движение?
В неимоверном напряжении нервов минул час, другой, третий... И вот наконец часовые стрелки на циферблатах достигли цифры «8». На кораблях той и другой стороны на разных языках звучит одна и та же команда: «Флаг — поднять!»
Участник тех событий писал: «Верхи крепости окутались дымами салюта русскому флоту; с судов эскадры Монтеккули раздался салют русскому адмиралу. Произведя его... эскадра направилась к выходу из бухты. С ее флагманского корабля мощно неслись молитвенные звуки «Боже, царя храни»...»
Вот и вся история. Дипломаты обеих сторон ревностно постарались, чтобы ни слова о «Фиумском деле» не просочилось в газеты... И не просочилось! Зато Великий князь Николай Николаевич, прознав обо всем, изволил потрепать Маньковского по плечу и (как утверждается) сказал при этом исторические слова:
— Молодец! Вот так и надо с ними, с мерзавцами!..
Фельдмаршальский жезл был доставлен по назначению. Кстати: король Черногорский Николай I Негош стал последним фельдмаршалом Российской Императорской армии.